Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Да ведь это, господин, тридцать восемь марок, а не рублей, — заметил швейцар.

— Еще бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянством и буянством не занимались, вина не пили, сидели только на пиве, да вашей немецкой стряпни поели. Бифштекс-то, брат, был, наверное, из лошадки. Им можно было гвозди в стену вколачивать.

— Что вы, господин… У нас кухня хорошая, провизия первый сорт.

— Какой бы сорт ни был, а тридцать три полтинника за еду и за пиво — ужас как дорого. Ведь комната-то всего пять полтин стоит.

— Нет, месье, за кушанье меньше. Тут в тридцати восьми марках пять марок за комнату, две марки за сервиз…

— Как, и за сервиз у вас берут?

— Везде берут.

— Глаша! Смотри-ка, за сервиз, на котором мы ели, взяли. Ну, немцы!

— Это значит за прислугу, — пояснил швейцар и продолжал: — Четыре марки за меня, что я вчера вечером вашим проводником был, — это значит одиннадцать марок, марку за свечи, марку за лишнюю кровать для вашей супруги…

— Как за лишнюю? Да разве моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считают! — воскликнул Николай Иванович.

— Позвольте, господин, позвольте. Комната считается всегда с одной кроватью, а ежели вторая кровать, то и лишняя марка. Итак, вот вам тринадцать марок! Да за омнибус со станции и на станцию четыре марки — семнадцать, стало быть, за суп всего двадцать одну марку, — сосчитал швейцар.

— Фю-ф-фю! — просвистел Николай Иванович. — Тридцать восемь полтин за одну ночь. Ловко, Глаша! Ведь этак тысячи-то рублей далеко не хватит, на которую мы хотели в Париж на выставку съездить и обратно домой приехать.

— Да уж рассчитывайся, рассчитывайся! Чего тут торговаться-то! Все равно не уступят. Сам меня торопил, а теперь бобы разводишь, — сказала Глафира Семеновна.

— Дай поругаться-то за свои деньги. Ах вы, грабители, грабители! А еще говорят, что немецкая жизнь дешевая. Нет, верно, вы об вашей экономии-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Франц. Ну, на, получай тридцать восемь полтин и вези на железную дорогу.

Николай Иванович звякнул по столу золотыми монетами.

— Шесть марок вы еще мне на чай обещали, ваше превосходительство, так прикажете тоже получить? — заметил швейцар.

— За что? Ведь сам же ты говоришь, что за тебя четыре марки в счет поставлено.

— Четыре марки наш хотель поставил, а вы мне обещали, чтоб я вас в поезд посадил, чтоб вам не перепутаться. Сначала вы три обещали, а потом опять три.

Николай Иванович вздохнул.

— Ну получай, — сказал он. — А только, бога ради, посади нас в такой поезд, чтоб уж нам не путаться и прямо в Париж ехать без пересадки.

— Такого поезда нет, месье. В Кельне вам все-таки придется пересаживаться во французские вагоны. В Кельн вы приедете вечером, два часа будете сидеть на станции.

— Ну, значит, пиши пропало. Опять перепутаемся! — иронически поклонился Николай Иванович. — Глаша! Слышишь? В каком-то Кельне придется еще пересаживаться.

— Во французские вагоны, так ничего. По-французски я могу разговаривать, французских слов я больше знаю, чем немецких. Да кроме того, у меня в саквояже французский словарь есть, — сказала Глафира Семеновна.

В половине восьмого часа утра супруги поднимались по лестнице в железнодорожный вокзал на Фридрихштрассе. Швейцар сопровождал их.

— Да тут ли, Франц, туда ли ты нас ведешь? — сомневался Николай Иванович. — Это, кажется, та же самая дорога, по которой мы сюда приехали. Смотри, как бы не перепутаться. Ведь нам нужно в Париж, в Париж.

— Та же самая дорога, но вы не беспокойтесь, — отвечал швейцар. — Здесь, в Берлине, куда бы вы ни ехали, — все по одной дороге и все с одного вокзал.

Николай Иванович толкнул жену в бок и прошептал:

— Глаша! Слышишь, что он говорит? Кажется, он врет.

— С какой стати врать-то?

— Просто на смех путает. Ну, смотри: тот же самый вокзал, та же самая меняльная будка, те же железнодорожные рожи, что и вчера. Я просто боюсь ехать. Вдруг как опять в Кенигсберг покатишь! Хер Франц! Ты не шути. Меня не проведешь. Это тот самый вокзал, к которому мы вчера из Кенигсберга приехали! — возвысил голос Николай Иванович.

— Да, да, господин, но в Берлине можно с одного и того же вокзала в какой угодно город ехать. Здесь дороги кругом, вокруг весь Берлин… Сюда все поезда приходят, и все поезда отходят. В семь часов пятьдесят три минуты вы сядете в поезд на Кельн.

— Да верно ли? — опять спросил Николай Иванович.

— Ах, боже мой! Да зачем же мне врать? — пожал плечами швейцар.

— Что-то уж очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.

— Ах, какой вы, господин! Да верьте же мне, ведь каждый день гостей из гостиницы отправляю.

— Нет, ты все-таки побожись.

— Ну вот, ей-богу… А только напрасно вы беспокоитесь! У вас французские деньги есть ли на расход? Ночью вы переедете немецкую границу, и вам сейчас же французские деньги понадобятся. Вот здесь у еврея вы можете разменять на франки, — указал швейцар на меняльную лавку.

— Нужно, нужно. Русскую сторублевую бумажку здесь разменяют?

— Конечно, разменяют. Давайте. А то в Кельне, так как вы не понимаете по-немецки, вас надуть могут. А уж меня не надуют. Я сейчас для вас и счет с фирмы спрошу.

Николай Иванович дал деньги. Швейцар подошел к меняльной будке и вернулся с французскими золотыми и серебряными монетами и со счетом. Николай Иванович взглянул в счет и проговорил:

— По тридцати девяти копеек французские-то четвертаки купили! Ловко! Вот грабеж-то! Вычистят нам полушубок за границей, ой, ой как вычистят, — покрутил головой Николай Иванович и прибавил: — Ну, да уж только бы благополучно до Парижа-то доехать, нигде не путаясь.

Успокоился, впрочем, он только тогда, когда ему подали квитанцию на сданный багаж и в этой квитанции он прочел слово Paris. Квитанцию эту он тотчас же показал жене и сказал:

— Ну, слава богу, багаж до Парижа взяли, стало быть, и нам по этой же дороге до Парижа доехать можно. Фу, как гора с плеч! — вздыхал он, наталкиваясь на снующих по платформе пассажиров, ожидающих своих поездов.

А поезда так и подбегали к платформе и справа, и слева, останавливались на минуту, выпускали одних пассажиров, принимали других — и мчались далее. Поезда подкатывали к платформе один за другим.

— Да куда это столько поездов-то у вас мчится? — спросил Николай Иванович швейцара.

— Во все немецкие города и за границу. До четырехсот поездов каждый день проходят мимо этого вокзала.

— До четырехсот? Ну, это ты врешь, Франц!

— Прочтите где-нибудь описание.

— Глаша! Слышишь? Четыреста поездов… Да ведь это ад какой-то. Как же тут начальник станции? Ведь ему тогда околеть надо.

— Здесь много начальников станций и дежурят по часам.

— Ну, немцы! Мы дивимся, что они обезьяну выдумали… Да такая железная дорога, по которой четыреста поездов в день проходят, хитрее выдумки обезьяны! — воскликнул Николай Иванович. — Скоро ли, однако, наш-то поезд придет?

— Ровно в семь часов и пятьдесят три минуты. Вот, глядите на часы. Три минуты осталось.

Подлетел поезд.

— Этот? — быстро спросил швейцара Николай Иванович.

— Нет, нет. Это в другое место. Видите, всего еще только пятьдесят одна минута. Ваш поезд теперь через две минуты.

Свисток, и подлетевший поезд умчался, но вслед за ним загромыхал колесами еще поезд.

— Вот ваш поезд, — заговорил швейцар. — Садитесь скорей. Не зевайте. Счастливого пути.

Через минуту супруги уже мчались в поезде.

Заграничная собачья жизнь

— Нет, совсем не с руки нам, русским, эта самая немецкая жизнь! — говорил Николай Иванович жене, сидя в мчавшемся вагоне. — Тут год живи, да и то не привыкнешь к их порядкам. Заметила ты, как поезд-то отправился? Ведь ни одного звонка не было. Только-то успели влезть в вагон, кондуктор свистнул — и покатили на всех рысях. Право, не будь при нас этого самого Франца, мы бы опять перепутались и попали не в тот поезд. За две-то минуты до нашего поезда подлетел поезд, так я и то хотел в него вкарабкаться, ежели бы меня Франц за рукав не удержал. А поезд-то тот шел в Вену. Ну кому в голову придет, что по одним и тем же рельсам в семь часов и пятьдесят одну минуту можно ехать в Вену, а через две минуты в другом поезде в Кельн! А уж спешка-то какая! Вот кому ежели с родственниками проститься перед отходом поезда, да ежели провожают тебя пять-шесть родственников… Тут и одного чмокнуть не успеешь.

— Ну, это-то пустяки, — отвечала Глафира Семеновна. — Начмокайся заранее, да и дожидайся поезда.

— Не тот фасон, Глаша, совсем не тот фасон. С провожающим родственником приятно войти в вагон: вот, мол, где я сяду, потом честь честью расцеловаться, сбегать в буфет, опрокинуть на скорую руку по рюмочке, опять вернуться, опять расцеловаться. Отчего же это все у нас делается, а у них спешат, словно все пассажиры воры или разбойники и спасаются от погони. И куда, спрашивается, спешить? Ведь уж рано ли, поздно ли будем на том месте, куда едем. Знаешь что? Я думаю, что это немцы из экономии, чтобы лишнего куска не съесть и лишней кружки пива в дороге не выпить…